No catharsis , just bubblegum
Титаник входит в зону турбулентности. Капитан приказывает закрутить гайки покрепче и читать «Отче наш», пока сквозь трещину в пробитом борту в трюм заливается чёрная маслянистая жидкость. На верхней палубе играет оркестр, сегодня в программе «Цветущий май» Полонского, и пары танцуют фокстрот всё быстрее, быстрее, быстрее. Ходят слухи, что за каждый новый круг танцующим выдают по респиратору из тончайшего китайского шёлка — спрятать отсутствие улыбки, очерченное алой помадой с матовым финишем в модном оттенке Russian Red.
Никто не удивился, когда в толпе танцующих показался призрак святого Витта. Пока играет музыка, никто не осмелится заглянуть в лицо его безымянной спутнице, облачённой в ниспадающий кладбищенский бархат. Я слышала, как она поднималась из трюма, как заходились хриплым кашлем побывавшие в её объятиях моряки, как умоляли её о встрече душевно больные поэты и заблудившиеся дети. Я знаю, каким на вкус бывает хлеб, побывавший в её руках. Я видела её во сне.
Я сижу в одиночной каюте, глядя в иллюминатор на вздымающиеся чёрные волны нефти Urals. Ликует картонный набат. Я выбираю между эмиграцией и революцией, выбираю оставаться честной, оставаться босой, злой и быстротечной, как кубик льда, выскользнувший из разбитого бокала с мартини прямо под ноги майору. Как юные смешные голоса таких красивых и бесстрашных когда-то нас, сошедших с книжных страниц прямо на улицы Вавилона.
Свобода — это то, что у тебя внутри, говорю я себе и залезаю ломким лезвием канцелярского ножа себе под рёбра, чтобы вдохнуть немного воздуха. Вместо крови на коже выступает «E quindi uscimmo a riveder le stelle».
Страха больше нет.
Никто не удивился, когда в толпе танцующих показался призрак святого Витта. Пока играет музыка, никто не осмелится заглянуть в лицо его безымянной спутнице, облачённой в ниспадающий кладбищенский бархат. Я слышала, как она поднималась из трюма, как заходились хриплым кашлем побывавшие в её объятиях моряки, как умоляли её о встрече душевно больные поэты и заблудившиеся дети. Я знаю, каким на вкус бывает хлеб, побывавший в её руках. Я видела её во сне.
Я сижу в одиночной каюте, глядя в иллюминатор на вздымающиеся чёрные волны нефти Urals. Ликует картонный набат. Я выбираю между эмиграцией и революцией, выбираю оставаться честной, оставаться босой, злой и быстротечной, как кубик льда, выскользнувший из разбитого бокала с мартини прямо под ноги майору. Как юные смешные голоса таких красивых и бесстрашных когда-то нас, сошедших с книжных страниц прямо на улицы Вавилона.
Свобода — это то, что у тебя внутри, говорю я себе и залезаю ломким лезвием канцелярского ножа себе под рёбра, чтобы вдохнуть немного воздуха. Вместо крови на коже выступает «E quindi uscimmo a riveder le stelle».
Страха больше нет.